Не чуемый никем -
Лететь вослед лучу,
Где нет меня совсем.
А ты в кругу лучись -
Другого щастья нет -
И у звезды учись
Тому, что значит свет.
Он только тем и луч,
Он только тем и свет,
Что шёпотом могуч
И лепетом согрет.
И я тебе хочу
Сказать, что я шепчу,
Что шепотом лучу
Тебя, дитя, вручу.
23 марта 1937
***
Tudo o que quero é poder correr
No ar, sumir no céu, me dissipar,
Seguir, o raio, o rastro, a luz, e me perder,
De todos, tudo, me ausentar, e desaparecer, no ar.
E quero te ver lá a fulgurar
No anel de estrelas-mestras,
A aprender, resplandecer, com elas,
E entender-lhes o sentido de brilhar.
Pois que é raio só a estrela,
Ilusão, murmúrio concebeu -
Brilho, resplendor, beleza,
Que o silêncio, então, ergueu.
Vem e escuta este sussurro,
Que o que tenho a te dizer, murmuro,
Vem e alcança-me o soslaio,
Que o trago a ti, criança, raio.
А небо будущим беременно...Опять войны разноголосица
На древных плоскогорьях мира,
И лопастью пропеллер лоснится,
Как кость точеная тапира.
Крыла и смерти уравнение,
С алгебраических пирушек
Слетев, он помнит измерение
Других эбеновых игрушек,
Врагиню-ночь, рассадник вражеский
Существ коротких ластоногих
И молодую силу тяжести:
Так начиналась власть немногих...
Итак, готовьтесь жить во времени,
Где нет ни волка, ни тапира,
А небо будущим беременно,
Пшеницей сытого эфира.
А то сегодня победители
Кладбища лета обходили,
Ломали крылья стрекозиные
И молоточками казнили.
Давайте слушать грома проповедь,
Как внуки Себастьяна Баха,
И на востоке и на западе
Органные наставим крылья!
Давайте, бросим бури яблоко
На стол пирующим землянам
И на стеклянном блюде облако
Поставим яств посередине.
Давайте всл покроем заново
Камчатной скатертью пространства,
Переговариваясь, радуясь,
Друг другу подавая брашна.
На круговом, на мирном судьбище
Зарею кровь оледенится.
В беременном глубоком будущем
Жужжит большая медуница.
А вам, в безвременьи летающим
Под хлыст войны за власть немногих, -
Хотя бы честь млекопитающих,
Хотя бы совесть ластоногих.
И тем печальнее, тем горше нам,
Что люди-птицы хуже зверя
И что стервятникам и коршунам
Мы поневоле больше верим.
Как шапка холода альпийского,
Из года в год, в жару и лето,
На лбу высоком человечества
Войны холодные ладони.
А ты, глубокое и сытое,
Забременевшее лазурью,
Как чешуя многоочитое,
И альфа и омега бури;
Тебе - чужое е безбровое,
Из поколенья в поколение, -
Всегда высокое и новое
Передается удивление.
1923
O céu estava grávido do tempo
De novo irrompe a guerra, alvoroço,
No mundo de platôs antigos,
E a pá da hélice e o osso
Da anta, majestoso brilho.
Da festa algébrica, a fórmula;
Da asa e da morte, a expressão;
Brinquedo de ébano recorda
O mote da maldita dimensão.
Viveiro do inimigo, noite
Dos seres curtos e penípedes,
Da jovem força - gravidade:
Do poder que a pouca gente assiste.
Prepara-te para o momento,
O lobo, a anta que não veio,
A gravidez do céu - do tempo
Futuro, trigo do ar cheio.
Pois, hoje, nossos vencedores
Patrulham só os cemitérios,
De insetos, exterminadores,
Lhe quebram as asas com martelos.
Ouçamos o sermão do vento,
Como os netos de Sebastian Bach,
De leste a oeste, tempestade, Revolta, a maçã do tempo.
À mesa dos terráqueos banqueteiros,
Nuvem, à travessa vítrea,
Esconde-se entre outras iguarias.
Vamos cobrir tudo de novo
Com a toalha púrpura do espaço,
Conversa e se alegra o povo,
A brátina a um e outro.
No julgamento do Universo
O sangue gela qual crepúsculo.
Ao tempo duramente grávido
E a abelha zumbe ao futuro.
E pr`aqueles que navegam prematuros,
Castigados pela guerra do poder,
Pelo menos, honra dos mamíferos,
Ou que seja tino dos penípedes.
Tão triste e amargo para nós
As pessoas-pássaros piores que animais,
E que nos milhanos e abutres,
Sem querer, acreditamos mais.
No gorro do inverno alpino,
De ano a ano, no calor e no verão,
Na fronte erguida da humanidade,
As palmas frias do conflito.
E tu, profundo e cheio,
Grávido do azul da Prússia,
Tem olhos como que escamas,
Alfa e ômega do enleio.
E tu, que és estranho e sem sobrolho,
Vai, passa, de estirpe a estirpe,
Nobre, alto e sempre novo,
A oferta, a surpresa, o acepipe.
ЛенинградЯ вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда - так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей!
Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.
Петербург! Я еще не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.
Петербург! У меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырваный с мясом звонок,
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
Декабрь 1930
Leningrado
Voltei à cidade conhecida até as lágrimas,
Até as veias infantis e as glândulas inchadas.
Voltaste lá - chora enquanto bebes, pois,
O óleo das lanternas fluviais.
Então, conhece o dia de dezembro
Em que a gema se mistura ao breu do tempo.
Petersburgo! Não quero morrer ainda,
Sei que tens meus números em tua agenda.
Petersbugo! Também preservo as notas
Com os números de toda a gente morta.
Moro na escada escura, e os destroços
Do som da porta batem-me aos ossos.
Espero os hóspedes queridos noite adentro,
Arrastando-me as correntes do aposento.
.............1930
***
Я ненавижу свет Однообразных звезд.
Здравствуй, мой давний бред -
Башни стрельчатой рост!
Кружевом, камень, будь,
И паутиной стань:
Неба пустую грудь
Тонкой иглой рань.
Будет и мой черед -
Чую размах крыла.
Так - но куда уйдет
Мысли живой стрела?
Или, свой путь и срок
Я, исчерпав, вернусь:
Там - я любить не мог,
Здесь - я любить боюс...
1912
***
Odeio, sim, a luz que corre
Das estrelas, de seu parco brilho.
E o crescimento ogival da torre -
Tão antigo quanto meu delírio.
Que seja renda ou pedra, seja,
Da aranha, a mais fina teia,
Que seja a sagaz idéia,
Que atinja o céu vazio, flecha.
Será a minha vez também,
A asa que se abre, sinto.
Só não sei aonde vai, de onde vem,
A flecha de meu pensamento.
Sou meu caminho ou degredo,
Quando estes acabarem, volto,
Lá, não poderia amar,
Aqui, de amar, eu tenho medo.
*
Реймс и Кельн ... Но в старом Кельне тоже есть собор,
Неконченный и все-таки прекрасный,
И хоть один священник беспристрастный,
И в дивной целости стрельчатый бор;
Он потрясен чудовищным набатом,
И в грозный час, когда густеет мгла,
Немецкие поют колокола:
“Что сотворили вы над реймским братом!”
1914
Reims e Colônia
...Mas tem templos a Colônia antiga,
Grandiosa e desconhecida.
Lá, há um sacerdote magistral,
Há um divino bosque ogival.
E sua voz ressoa como dobres,
No momento em que a bruma se espessa.
Os sinos alemães cantam seu mote:
“O que se fez de nosso irmão de Reims!”
1914
***
Из омута злого и вязкого Я вырос, тростинкой шурша,
И страстно, и томно, и ласково
Запретною жизнью дыша.
И никну, никем не замеченный,
В холодный и топкий приют,
Приветственным шелестом встреченный
Коротких осенних минут.
Я счастлив жестокой обидою
И в жизни, похожей на сон,
Я каждому тайно завидую
И в каждого тайно влюблен.
1910
***
Do pântano nocivo e lamacento,
Cresci como um caniço rumoroso,
Cresci languidamente carinhoso,
A vida proibida, em mim, sorvendo.
Oculto e ignorado pela gente,
No albergue lamacento pantanoso,
Saudado pelo murmurar latente
Da curta temporada do outono.
A ofensa pode me fazer contente,
Na vida, que, pra mim, parece um sonho,
Por todos que conheço, me apaixono,
E invejo cada um secretamente.
1910
Nenhum comentário:
Postar um comentário